османском, а иногда бенгальском, японском, бирманском и других языках, мы попытаемся реконструировать то, что широкая читающая публика знала - или хотя бы потенциально могла знать - о других частях Азии. Это позволит нам заглянуть за пределы того, что было известно более узким англоязычным, русоязычным и франкоязычным элитам колониальной Индии, независимой Османской империи, Ирана и Афганистана, которые, к лучшему или худшему, имели более легкий доступ к европейским знаниям об Азии.
Поскольку объем и надежность любой области знаний зависят от ее способности постепенно интегрировать результаты исследований множества исследователей, разделенных во времени или пространстве, мы также рассмотрим механизмы распространения результатов отдельных азиатских исследователей среди других заинтересованных сторон, которые могли бы оценить - принять, отвергнуть или изменить - эти отдельные открытия и тем самым развить их. Легко понять, что грамотность на общем и желательно печатном языке является основной предпосылкой для такого коллективного и кумулятивного развития. Но сложные совокупности знаний требуют не только этих коммуникативных основ. Они также требуют определенной формы коллективной организации, даже институционализации, будь то научные общества, надежные источники финансирования, общие журналы, системы повышения квалификации или общий доступ к таким инструментам исследования, как словари и грамматики. Следуя за нашими индийскими и ближневосточными исследователями в их прямых или кресельных путешествиях через Бенгальский залив и далее в Японию и Китай, мы должны помнить об этих более масштабных проблемах. Ведь, как мы увидим, тот факт, что многие люди писали книги о других регионах Азии, не привел автоматически к созданию научных обществ или других институтов, особенно когда престижные колониальные учреждения, такие как Азиатское общество в Калькутте (и Токийская школа иностранных языков), привлекли некоторых из самых талантливых азиатских ученых в свою собственную институциональную орбиту.
Несмотря на относительную нехватку организаций и институтов, способствующих межазиатским межкультурным исследованиям, существовал один важный механизм, который был доступен всем авторам, которых мы рассмотрим. Это печатная публичная сфера, возникшая в XIX веке, когда печатные технологии впервые были освоены местными жителями на Ближнем Востоке, в Юго-Восточной Азии и Индии, что позволило им распространять свои находки среди гораздо более широкой аудитории. Публичная сфера" может быть определена как "социальное пространство, в котором выражаются различные мнения". Это помогает нам понять, как массовое распространение печати на азиатских языках, которое мы увидим в портах приморской Азии, создало арену конкурирующих нормативных претензий. От Калькутты до Рангуна, Сингапура и, в конечном счете, до Шанхая и Иокогамы, порты служили центрами печати и распространения книг, журналов и газет на все большем разнообразии местных языков. Будь то урду, бенгальский, гуджарати, китайский, японский, бирманский, малайский или даже тайский, новые печатные жанры и соответствующие формы упрощенной "простонародной" прозы радикально расширяли как социальный, так и географический охват письменной информации о других азиатских регионах, религиях и культурах, а также их репрезентации. Но, будучи пространством конкурирующих норм, морская публичная сфера также позволяла печатать и распространять разногласия и споры - тексты, которые, как мы увидим, бросают вызов случайным утверждениям об азиатском единстве.
Хотя в Китае и Японии техника блочной печати была разработана за много веков до этого, за исключением еврейских и христианских общин и одного первопроходца-мусульманина в Османской империи, доколониальная печать никогда не развивалась на языках Западной, Центральной и Южной Азии. Но примерно с 1830 года, особенно под влиянием христианских миссионеров, печать широко распространилась по всей Азии, даже вытеснив традиционные методы блочной печати в Китае и Японии. В то время как порты Йокогамы, Шанхая и Стамбула стали крупными центрами печати, наряду с такими внутренними городами, как Тегеран и Кабул, именно порты колониальной Индии - Калькутта и Бомбей - стали крупнейшими многоязычными центрами новой публичной сферы Азии, основанной на печати.
Решающее значение для этих событий имело распространение новой технологии, известной как литография. Изобретенная в 1790-х годах Алоисом Зенефельдером, неудачливым актером-комиком из Богемии, литография первоначально предназначалась для упрощения печати музыкальных партитур. Ее гениальный метод - использование воскового мелка для письма или рисования на известняковой плите, которая помещалась в железный пресс для печати репродукций (литография буквально означает "печать на камне") - оказался удивительно универсальным. После того как Ост-Индская компания в 1822 году ввела ее в Калькутте для печати карт, был быстро осознан ее альтернативный потенциал: литографию можно было легко использовать для воспроизведения самых разных систем письменности Азии. От Калькутты до Тегерана, Сингапура и, в конце концов, Шанхая, изобретение Зенефельдера непреднамеренно привело к революции в азиатской полиграфии, когда один за другим местные предприниматели вкладывали деньги в собственные литографические прессы. В сочетании с новыми транспортными технологиями - пароходами и поездами - результатом стала революция в межазиатских коммуникациях в более широком смысле.
Поэтому распространение книгопечатания - особенно дешевой коммерческой печати - имело неизмеримое значение не только для интеллектуальной жизни Азии в целом, но и для распространения межазиатского взаимопонимания в частности: печатная публичная сфера позволила гораздо большему числу людей узнать о местах, народах и культурах других азиатских регионов. Таким образом, самопознание Азии было неотделимо от новой интеллектуальной инфраструктуры, которая сделала его возможным. Но в то же время оно было неотделимо и от европейских империй, заложивших основы этой межазиатской коммуникационной инфраструктуры, которая, в свою очередь, связала Азию с европейскими идеями.
Тем не менее, знания, которые проходили через публичную сферу, не были упрощенно подчинены колониальному контролю. Хотя публикации политических активистов (в том числе антиколониальных азиатов) иногда подвергались цензуре со стороны британцев, например, сравнительно либеральные издательские законы гарантировали, что печать в колониальной Индии, Бирме и Цейлоне была гораздо более свободной, чем в Османской империи, Иране и Афганистане, включая материалы, касающиеся передачи культурных и религиозных знаний о других регионах Азии. Более того, несмотря на внимание, которое они получили впоследствии, антиколониальные азиаты не обязательно были крупными вкладчиками вернакулярных знаний о регионах, которые они стремились объединить. Как мы увидим, многие из типографий, распространявших межазиатские знания, были ориентированными на рынок коммерческими предприятиями. Другими руководили независимые правительства, неподконтрольные европейцам, которые преследовали самые разные цели. Другие тексты распространялись различными новыми миссионерскими группами, будь то мусульмане, бахаи или буддисты, которые широко использовали печать для распространения своих учений среди других азиатских народов. Одним словом, публичная сфера и знания, которые через нее проходили, были не просто дискурсивным зеркалом европейской власти.
"Азия" путешествует на восток: карта из арабского миссионерского атласа 1835 года. Чарльз Фредерик де Брокторф, Атлас, ай Маджму'а Харитат Расм аль-Ард (Мальта: Церковное миссионерское общество, 1835).
Новая морская публичная сфера Азии, какой бы
